– Да.
Это я отлично понимаю. Я ведь тоже сдалась – когда узнала, что свекровь и муж наняли киллера. Я решила вопрос с имуществом, но – смалодушничала. Сидела на крыше и ждала, когда придет киллер и меня оттуда сбросит. Мирон не сделал этого, но будь вместо него кто-то другой? Даже думать не хочу.
– Я к чему тебе это рассказываю, Лина. – Ольга свернула на нужную улицу и притормозила у ворот. – Люди кончают с собой, когда думают, что им некуда больше идти. Тупик, выхода нет. Но выход есть всегда, просто когда человек в стрессе, он его не видит. И если рядом нет никого, кто поддержал бы, помог, вытащил – тогда случается непоправимое. Принять помощь – вовсе не слабость, это нормально. И сдаваться нельзя, Лина. Слышишь?
– А я и не собираюсь.
Я сейчас очень зла на неведомого врага, который устроил мне все это, из-за него я уже третью ночь вынуждена упражняться с лопатой, а потом бултыхаться в ледяной воде. Но самое главное – я понятия не имею, кто мог все это организовать.
– Это хорошо. – Ольга открыла дом, и мы вошли. – Как ты себя чувствуешь?
– Ничего, нормально. Есть хочу…
– Идем, там картошка осталась.
Я уже вполне могу есть мягкое пюре, и меня это радует, как и возвращающийся голос.
– Пока делай вид, что дар речи не вернулся. – Ольга наливает сок. – Иногда молчание – золото. Следы на шее через несколько дней сойдут, остальное тоже порешаем. Утром к Мирону заеду, пообщаюсь. Глядишь, что-то вместе и придумаем. Что ты завтра собираешься делать?
Мы с Петькой хотели к бабуле в село съездить, вот только поедем ли? Машины нет, а ехать на общественном транспорте и потом тащиться пять километров по полям и каменистой дороге – так себе удовольствие, особенно с Тонькой. Уже холодно, в поле ветер, нам-то с Петькой ничего, а девочка может и простыть.
– У тебя что, нет машины?
– Была… то есть машина имеется, но на ней Виктор ездил. – Как ей объяснить, что неохота мне эту тачку брать. – Я собиралась себе купить, но только месяц как за эту выплатила…
– То есть ты выплачивала за машину, на которой ездил твой муж. Лихо. Какая марка?
– «Форд», седан. Мы всегда к бабуле на Петькиной ездили, но он оставил ее жене вместе с квартирой. А к нашей бабушке Вале путь неблизкий…
– Возьмешь мою машину, она служебная, я просто заполню на тебя документы, у меня есть чистые бланки. А я возьму машину Мирона.
Ну, еще бы. Это запросто. Я помню, как она его за руку держала, а он дышать боялся. Вот что для меня очевидно, так это его чувство к ней, и оно не взаимное. Она о нем предпочитает не знать, хотя знает, тут тоже никаких сомнений нет. Лучше делать вид, что не в курсе, иначе надо что-то решать, а что можно решить в подобном случае? Или туда, или сюда, но оба варианта ни ему, ни ей не годятся. Вот она и предпочитает как бы не знать, а он, я думаю, с этим согласен.
– А тот мужчина, из-за которого ты хотела с моста, он где?
– Он то здесь, то в столице, то в Испании, у него там дом. – Ольга собрала посуду и сложила в мойку. – Перегорело все…
– И как долго?..
– Не очень. – Ольга включила воду и принялась мыть тарелки. – Просто я тогда оказалась примерно в такой же ситуации, как ты сейчас, только у меня еще и дети пострадали, особенно Матвей, а это в разы хуже, чем если бы пострадала я сама. Он был в Испании и оттуда, как мог, помогал мне: нанял охрану, адвоката, оплатил лечение Матвея, поставил в нашу больницу дорогое оборудование. Но здесь рядом со мной все время был Валерка. И он, совершенно мирный человек, был вынужден столкнуться с тем, с чем ты сейчас столкнулась. Насилие, трупы… ему это далось очень сложно, но он все пережил и не оставил меня. Его любовь устояла, понимаешь.
– Он знал о том, втором?
– Знал. Видел, как я переживаю, и все равно надеялся.
Надо же. Просто как в глянцевом журнале – такая любовь.
– И ты его вот так – с ходу полюбила? А насчет второго успокоилась?
– Нет. Я же не механизм, чтобы включать и выключать чувства. – Ольга поставила тарелки на полку. – Сначала я Валеру просто очень ценила и уважала. Он увлеченный и талантливый человек, отлично знает дело, которым занимается. И верный друг. Конечно, как мужчина он мне тоже нравился, если нет симпатии, остальное пустой звук. Но любовь… нет. Скорее – преддверие любви. А вот полюбила я его уже намного позже, девчонкам был где-то год. Может, и раньше – но осознала только тогда. Пока дети были маленькие, он не ездил ни на какие раскопки, работал дома и возился с детьми. И вдруг ему звонят из Калифорнийского университета и зовут на какие-то новые культурные слои, и я понимаю, что он очень хочет поехать, но оставить нас не может. И я ему говорю – езжай, а сама чувствую: не хочу, чтобы он уезжал. Я хочу просыпаться утром рядом с ним. И засыпать с ним. И… просто разделить с ним свою жизнь. Мне с ним спокойно и комфортно. Тогда я и поняла.
– А тот, другой?
– Ну а что он… Ему за полтинник уже. Меняет финтифлюшек двадцатилетних одну за другой. А им только деньги его нужны, а сам он… Он хороший человек, и мне жаль, что он делает все это со своей жизнью. Мы по-прежнему дружим, видимся, я слушаю его жалобы и думаю о том, что я любила его – а не деньги, которых у него без счета, он был мне нужен, как никто на свете после смерти первого мужа. А теперь он мне хоть и друг, но чужой мужик. Умный, добрый, нежадный, но глупо и непонятно зачем растрачивающий себя с этими ссыкухами, которым до него и дела нет, а он с его умом не может этого не понимать. Мне обидно за него.
– Странно это.
– В мире много странного, Лина, а уж отношения между людьми – вообще странная вещь.
– Но не всегда же!
– Не всегда. – Ольга вздохнула и выглянула в окно. – Но ведь и людей, подобных нам, не так много на свете.
Каких это подобных нам? Хотя, конечно, назвать нас обывателями сложно.
– Есть люди, которым достаточно их маленького мирка: простая жизнь, семья, дети, работа, квартира, кредит на машину и грядки на даче по выходным. Дома – засолка огурцов и просмотр телевизора. Все, что выбивается из этой схемы, таким людям непонятно и страшно, и они всеми силами пытаются отмежеваться от непонятного. Собственно, твой муж и твоя свекровь – типичные представители маленького мирка. Они и тебя в него пытались втиснуть изо всех сил, а ты не втискивалась, да?
Не втискивалась. Не позволила развести на нашей даче грядки, не смотрела зомбоящик и понятия не имела, кто такие «интерны». Если меня интересовал фильм, я смотрела его в Интернете, но это были уж никак не «Солдаты» или «Счастливы вместе». В Интернете я не заводила аккаунтов в соцсетях – всегда считала это глупостью, просматривала только профильные сайты. Конечно, ни в какой мирок с засоленными огурцами я не вписывалась, это правда. Но не из-за этого же они пытались меня убить? Им просто нужна была моя квартира.
– Вот видишь. Тебе всего этого было не то что мало – ты в их мирке задыхалась. Потому что у тебя есть какие-то идеи, ты человек творческий, какая там дача в помидорах, когда ты видишь цветы и хочешь их рисовать, ты придумывала что-то свое, новое, мир такой большой, тебе все хочется знать. А тут обычный мужик, для которого ты – как инопланетянка. Пойми одну простую вещь: если бы ты была как они, то ни о каком киллере и речь бы никогда не зашла. – Ольга вытирает стол и аккуратно кладет полотенце на место. – Ты бы ездила на дачу, полола с ними грядки, родила бы ребенка, и ни свекровь, ни муж даже не подумали бы о возможности другого сценария. Ты была бы любимой женой, хорошей невесткой, ходила бы с ними в гости к их родственникам, и родственники ходили бы к вам на всякие там именины, поедали бы салат оливье и пили водку. Их маленький мирок был бы и твоим тоже, и всех бы это устраивало, тебя в том числе. Но дело в том, что ты не такая, как они. Ты с ними скучала, ты чувствовала себя взаперти, они сначала злились, потому что не понимали, что ты, собственно, такое, а потом просто отрезали тебя от себя. Это значит, что в их глазах ты не была человеком.
– То есть как это?
– Называется психология подсознательного, Лина. В любом сообществе людей, которые объединены традициями, социальными связями и представлениями о том, как должно быть, существуют и социальные табу в виде заповедей. Но если в это сообщество попадает кто-то, кто не разделяет их традиции и представления о том, как должно быть, мало того – игнорирует эти материи, то большинство носителей таких социальных предрассудков не воспринимают отличающегося от них человека как равного себе, а значит, на него не распространяются социальные табу, бытующие в этой среде. То есть такого гражданина можно и даже не грешно убить, ограбить или сделать еще что-то, чего бы никогда не сделали со «своим». Это действует как для больших сообществ типа наций и расовых групп, так и для отдельно взятых прослоек населения в пределах одной расовой группы и нации. Я сложно объясняю…
